Вятка

1. ЗАГРЕМЕЛ ОТ фанФАРЫ.
Летние каникулы в деревне. После вечерних посиделок, толкаю через уснувшее село и вечерние сумерки свою «Вятку - Веспу». Шуметь нельзя, ночных ездоков не жалуют, бьют, чем попало.
На окраине села, у ворот старого кладбища, готовлю двигатель к запуску. Завести эту старую колымагу можно только с «толкача». Кик стартер от частых падений давно отвалился. Озираюсь на тропинку, идущую через кладбище, заросшее вековыми березами. Темно и страшно, как перед пещерой в преисподнею.
С разбегу толкаю мотороллер в зловещую пещеру, прыгаю в седло и врубаю вторую передачу. Драндулет катится по спускающейся к реке тропинке, двигатель чихает, кашляет - вот, вот заведется. Тусклый свет фары выхватывает из темноты корявые стволы и корни берез, покосившиеся кресты, заросшие травой могилки, гнилые оградки. Вятка прыгает по корням. «И раз, и два»,- выговаривает сухая подвеска, споткнувшись на колдобине. «И раз», от очередного сотрясения у Вятки выпадает и, звеня ободком, укатывается в темноту фара.… Тормозить даже не пытаюсь. Кто ездил на таком чудовище, как потрепанная в деревне Вятка, знает, что легче остановить понос, чем этот унитаз на колесах. «И два»- Вятка корифанится с березой. Я в этой компании - третий лишний, поэтому ее покидаю, и, протаранив головой, локтями и спиной пару оград, застреваю под низенькой скамейкой.
Выпутывая из растрепанных волос и одежды остатки засохшего ритуального венка, отмечаю преимущества мотороллера: Если бы я в эту березу на мотоцикле втюхался, то, как минимум, сломал бы ногу. Свалиться с мотоцикла труднее, поэтому, при падении, он бы придавил мне вторую. А тут, весь в ссадинах, с похоронным венком на шее, но целехонький.
При падении Вятка разложила все свои потроха по тропинке. Кто ездил на таком агрегате, тот знает, что сиденье, бензобак, а у Электрона и вся задняя облицовка; удерживается на мотороллере только нижним бюстом водителя. Не мудрено, что на хорошей кочке все это можно потерять, иногда вместе с пассажиром.
Глаза привыкли к темноте. Сиденье нашел, споткнувшись об него. Бензобак – по запаху. Дольше всех искал фару – к речке укатилась. Ударом ноги выправляю смятый о березу фартук, пристраиваю все на место, пытаюсь завести – бесполезно: двигатель заклинило. Чинить дохлую технику ночью на кладбище – покойники советами замучают. До деревни два км осталось. Докачу!

2. В ПЛЕНУ У ЛЕШЕГО.
Километровый пологий тягун через луговину меня здорово вымотал. Стою на опушке леса и отдыхаю. Лес надо одолеть одним махом, не останавливаясь. Да и какой это лес,- несколько гектаров мешанины, окруженные полями и лугами. Этот лес звали то «Островом» то «Барским лесом», - барская усадьба когда-то в нем была. А раз усадьба, то повод для всяких баек и небылиц про леших, кикимор и домовых, в лучших традициях бабушкиных сказок.
Подгоняемый мыслями о всякой нечисти, стараясь не обращать внимание на светящиеся в темноте гнилушки, качу свой скрипучий самокат через чащу. Когда нервы напряжены до предела, чувства обострились до уровня звериных. Когда малейший свет кажется ослепительным, а шелест упавшего листа оглушительным – что-нибудь случается. Случилось и на этот раз. Из ветвей, мне прямо в ухо, гаркнула ночная птаха. Гаркнула так, что от страха мои некогда курчавые волосы выпрямились и встали дыбом. Прическа а-ля «Взрыв на макаронной фабрике».
Многие птицы поют, некоторые кричат, голосом они метят свою территорию. Этот же ночной мышеед верещит, как будь то его режут. Приглаживая волосы и ощущая, что они стали заметно длиннее, набираю полные легкие воздуха, и, во все горло, трехэтажным матом, высказываю сове все, что я о ней думаю. Птаха умолкла. Но стоило мне сдвинуть с места свой скрипучий драндулет, заорала снова.
Подгоняемый криками совы, спотыкаясь о коряги и чертыхаясь, качу Вятку по лесной тропе. За этим своим занятием я совсем упустил из виду «бабушкины сказки». Что некоторые из них не сказки, убедился, уткнувшись третий раз в одну и ту же поваленную елку. Все ясно: «леший водит».
Остатками несдуревших мозгов пытаюсь сообразить – как выпутаться из этой истории. Как правильно креститься не знаю, ни одной молитвы, чтобы отшугнуть нечисть, не помню. Леший, по сказкам, парень вроде бы не злой, но до утра все равно не отпустит. Пытаться выйти из леса, значит, тешить лешего. До утра вымотаюсь со своим самокатом и точно дам дуба. Путного зверья в лесу нет, не считая оборотней. Но леший не оборотень. А раз так, снимаю с Вятки сиденьку, лезу с ней под лапу упавшей елки, и, устроившись поудобнее на душистой постели, кимарю до утра.
Во сне, светлом как солнечный день, меня посетила Дриада – лесная богиня – оберега. Вопреки бабушкиным сказкам она оказалась не корявой старухой, а веселой забавной девчушкой. До утра она рассказывала мне добрую сказку про лес.
Утро раскололо мой сладкий сон выстрелом кнута, бранью пастуха, и мычанием коров. Выбираюсь из колючих объятий елки и наблюдаю за коровами. Оказывается леший в моих ночных злоключениях непричем. Виноваты эти рогатые шельмы, протоптавшие вдоль кромки леса множество замкнутых в окружность тропинок. Мысленно прошу у лешего прощения.
Осматриваю Вятку и нахожу причину, заклинившую двигатель. В решетке воздухозаборника турбины застрял засохший кусок гриба Чага – вчерашний презент от березы. Покойники подсуропили, чтобы лишний раз по ночам не беспокоил.

3. ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ.
Через неделю после моих ночных приключений Вятка сломалась. Я возвращался после вечерних посиделок в родную деревню. На этот раз ехал не по тропинке, а по большаку. Это на два километра длиннее, зато мимо кладбища и леса. Большак – это каменка, булыжная мостовая, соединяющая все деревни Некоузского района. В то время лучшей дороги там не было.
Знатоки старой техники утверждают, что Вятка - Веспа быстрее шестидесяти не ездила. Ерунда! Под горку, по ветру, да если учесть, что ездок чуть ли не в три раза легче мотороллера – идет под сотню, если спидометр не врет. Но что такое сотня по каменке! Облицовка поет, как стабилизатор пикирующего бомбардировщика. Руль от вибрации кажется толстым и мягким, ступни ног жжет как от костра. Мотороллер удерживается на дороге только силами и терпением Ангела – хранителя. Но даже Ангелу может наскучить такой драндулет, как раздолбанная в деревне Вятка.
В переднем колесе что-то засвистело, мотороллер споткнулся, и вдруг встал на дыбы. Чтобы не оказаться под переворачивающимся драндулетом, я оттолкнулся от него и упал на спину. Время замедлило свой бег, и все происходящее выглядело как в замедленном кино. Я, скользил на спине, раскинув в стороны руки и ноги, а передо мной, медленно переворачиваясь в воздухе, ударяясь о дорогу, подскакивая, и разваливаясь на части, кувыркалась Вятка. Когда движение и шум закончились, наступила мертвая тишина. Лежу и чувствую под собой что-то липкое и теплое. Кровь! Это действительно была кровь, но не моя, а ЕЕ. При ударе о дорогу, моноблок двигателя раскололся в нескольких местах, и Вятка пролила масло на каменку.
В шоковом состоянии хожу по дороге и собираю в кучу на обочине еще теплые части мотороллера. Дольше всех искал фару. Она оказалась сильно поцарапанной, с вмятиной на ободке, но целой.
До утра просидел на обочине рядом с останками Вятки. В те времена битую и неисправную технику на дороге не бросали – дурная примета. Попутный трактор, везущий доярок на ферму, подбросил меня и Вятку до деревни.

* * *

После того случая прошло более тридцати лет. На мопеде и самодельных амфибиях я объездил весь север. Помню и стараюсь соблюдать наставления Дриады: В лесу быть как у себя дома, костер жечь по нужде и на голой земле, дрова ломать голыми руками без топора. Только с годами понял, насколько мудры эти наставления. А вот за руль мотоцикла так и не садился, и вряд ли теперь сяду.